Врачеватели души и тела

Фото: Public Domain
Гиппократ выделил медицину в отдельную науку

Самый большой вклад в литературу внесли... медики

Нынешний ковидный кризис оголил очевидное: как востребована профессия врача, как важно слушать и слышать медиков. Но так в России было всегда – лучшие писатели вышли из мединститутов. Они умели сначала лечить тела, а потом и души. И сейчас, мы уверены, где-то уже рождается новый гений. Из докторов…

Музы и скальпель

Говоря о достижениях док­торов, сразу вспоминаем медицинские открытия, исследования, изобретения лекарств и, конечно, борьбу с болезнями и эпидемиями. Но удивительно, как много медиков за ежедневными подвигами спасения жизней находят время и силы (а может, и необходимость?) спасать мир, культуру, язык и просто человеческие души. Иногда настолько успешно, что потомки не сразу сообразят: «А он был ещё и врачом?»

Про древнегреческого бога Аполлона каждый знает, что он покровительствовал искусству и был предводителем муз. А вот то, что он был ещё и бог-врачеватель, известно не так широко. Так и повелось с древности, что медицина и культура идут рука об руку.

Гиппократ, чью клятву приносят медики, был ещё и философом. Размышления о природе вещей, жизни и мире и сделали его «отцом медицины» – он первый из лекарей настаивал, что болезни вызывают не вмешательства богов, а природные причины, и выделил медицину в отдельную науку, не связанную с религией.

Не менее знаменитый в веках Авиценна – персидский врач-философ Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина – оставил свой след почти в трёх десятках наук. Помимо исследований о сетчатке глаза, предположении о существовании микроорганизмов, переносящих болезни (и это в XI в.!), о нервном центре в головном мозге Авиценна писал о теории музыки, астрономии, физике, химии и многом другом, на изучение чего и нескольких жизней не хватит.

Так стоит ли удивляться, что немало врачей нам сегодня известны своим вкладом в культуру?

Не писательством единым 

Легко подумать, что врачи если и увлекаются чем-то, то исключительно писатель­ством. Но в истории, наверное, любого народа найдётся выдающийся человек, который ко всему прочему лечил людей.

Первый врач из народа саха Прокопий Сокольников не только представил Якутию на медицинской арене цар­ской России, но и отличился как общественный деятель. Едва окончив университет в Москве, он по просьбе самого Льва Толстого два с половиной месяца сопровождал жён и детей ссыльных духоборцев в Якутию, к месту ссылки, за что на долгое время стал героем столичной прессы. Обладатель двух орденов за свою медицинскую деятельность, он много работал и над просвещением и сохранением культуры своего народа. Переведённые Сокольниковым на якутский язык медицин­ские и анатомические термины были позже использованы в «Словаре якутского языка» Пекарского.

Уроженец Могилёва (территория современной Белоруссии) врач Николай Судзиловский перенёс докторскую тревогу о людях в революционную деятельность. Устроившись тюремным врачом, он пытался организовать побег политических заключённых, а когда сам был вынужден бежать из страны, принимал участие в движениях по всему миру. Судьба завела его и на пост… первого президента сената Гавайев! Каука Лукини – «русский доктор» – так называли мест­ные Судзиловского, который не только лечил, но и обучал гавайцев, стоял у истоков их политической жизни и, конечно, был выбран в сенат, когда эти выборы состоялись.

Совсем недавно, в 2019 г., Татарстан простился с профессором Владимиром Муравьёвым. Патриарх татарской эндоскопии, в республике и далеко за её пределами его знают и помнят не только как выдающегося врача и учёного, но и как барда, собиравшего тысячные залы. От отказа от медицины в пользу творчест­ва, как это сделал, например, Александр Розенбаум, Муравьёва удержало убеж­дение: для людей как доктор он будет полезнее.

«Я не барин, я доктор»

Такими словами Антон Павлович Чехов приветст­вовал крестьян, пришедших на встречу с новым помещиком, купившим имение в Мели хове. Он перевернул театральный мир и литературу, но себя всегда считал прежде всего врачом. На двери его дома долгое время красовалась табличка «Доктор А. П. Чехов», да и подписывался он так же, хотя в театрах уже гремела его «Чайка».

«Просахалинило»

Чехов сам как будто стал воплощением врача того времени – интеллигент в костюме и аккуратных очках, с кожаным докторским чемоданчиком, он не брал денег с бедняков, а в собственном имении бесплатно раздавал лекарства. Врачом он оставался и в трёхмесячной поездке на Сахалин, остров-каторгу. Столичный доктор оказался чужаком в замкнутом обществе каторжников и их надсмотрщиков. Чтобы иметь возможность пообщаться со всеми, даже с политическими заключёнными, ход к которым был ему заказан, Антон Павлович сам вызвался участвовать в переписи населения. Спрашивал и о здоровье, и об условиях жизни, бывал и в бараках, и в рудниках, и в тюрьмах. В оставшееся время принимал пациентов в местных лазаретах, без нормального оборудования и лекарств, зачастую даже без элементарной ваты и воды. Сам писатель называл остров «адом на Земле» и «местом невыносимых страданий», отставшим от остального мира лет на двести.

«Остров Сахалин» Чехова выз­вал настоящий общественный взрыв. Власти вынуждены были отправить туда своих представителей для проверки – только чтобы наблюдения доктора об адских условиях жизни подтвердились. Изменения последовали: отменили пожизненные каторги и телесные наказания для женщин, выделили деньги на детские приюты…

– Эта поездка изменила и самого Антона Павловича, – рассказывает Ксения Чайковская, главный хранитель Музея-заповедника А. П. Чехова «Мелихово». – Он признавался, что всё в его жизни и творчестве после неё было навсегда «просахалинено». В Москве среди коллег по творческому цеху ему уже было душно, и он переселился в Мелихово, ближе к простым людям.

«У меня карантин»

Выпала на долю Чехова и эпидемия: в 1892–1893 гг., когда он жил уже в Мелихове, на юге России вспыхивали очаги холеры. Антон Павлович, хоть и не обязан был, взял на себя роль земского доктора. Руководил пост­ройкой бараков для больных, агитировал соседей-помещиков готовиться к вспышке, изучал все труды по холере и выбирал методы, какими лично собирался лечить болезнь. Его звали в Москву по делам литературным, на что Чехов отвечал категорично: «У меня карантин».

– Можно вспомнить коронную цитату из рассказа «Крыжовник»: «Не уставайте делать добро». Это был девиз и самого Чехова. Если можешь помочь, то помоги. Он принимал пациентов, выезжал к крестьянам на дом, встревал в строительст­во школ, сам убеждал простой люд, что учиться их детям необходимо, – говорит Ксения Абрамовна. – Собственно, люди, больные и здоровые, – это и была творческая лаборатория Чехова.

В его произведениях героев-врачей специалисты насчитали больше трёх сотен. В их лице Чехов ужасался условиям жизни и труда людей, критиковал желание отдельных медиков работать только за деньги, высмеивал дремучесть, сочувствовал тяготам. И, как и все его герои, они не вещали пафосных складных монологов со сцены, а просто жили. Работали, отдыхали, обедали, разговаривали. За такими повседневными делами, говорил Чехов, и делаются незаметно все самые важные выборы и решения человеческих жизней. 

Понять головную боль Понтия Пилата…

Вотличие от Чехова Михаилу Афанасьевичу Булгакову совместить врачебную практику и литературное творчество на всю жизнь не удалось – от медицины пришлось отказаться. И это был выбор, в котором сам писатель долго сомневался. В хитросплетениях судьбы писателя нам помогает разобраться Елена Михайлова, старший научный сотрудник Музея М. А. Булгакова.

Пилил сутками…

Профессию врача Михаил Булгаков считал блестящей и осознанно к ней стремился. Но жизнь подкинула немало испытаний. Ещё в годы учёбы в Киевском университете ему вместе с молодой женой довелось работать в прифронтовых госпиталях Первой мировой войны. Раны, инфекции, гангрены – будущий великий прозаик буквально целыми днями пилил ноги, наловчившись так, что, по воспоминаниям супруги, удивлял даже опытных хирургов.

Фронт оттягивал опытных докторов из земств, а на их место присылали вчерашних выпускников. Так Булгаков и был определён в село Никольское. Больница ему досталась хорошо оборудованная, но на много миль вокруг он был единственным врачом. Бедность, неустроенность и грубость глубинки, помноженная на неуверенность, страхи и усталость начинающего доктора, – всё это в «Записках юного врача». Писал их Булгаков по ночам, стараясь хотя бы так осмыслить и пережить происходящее с ним.

Здесь же, в Никольском, Булгаков провёл трахеотомию – операцию на гортани – для девочки с дифтеритом. Подозревая, что мог заразиться сам, он ставит прививку. Организм ответил жуткой аллергией, опухло лицо, начались боли. То, что с ним случилось потом, чуть не погубило и врачебную карьеру, и его самого…

От «белых» к «красным»

Шла Гражданская война, и Киев переходил от белогвардейцев к большевикам. Булгаков открыл частный кабинет врача-венеролога и, как его герой доктор Турбин в «Белой гвардии», принимал пациентов, вынужденный при этом быть свидетелем боёв и насилия, которому не мог помешать. В 1918 г. его мобилизовали деникинцы, и доктор Булгаков уехал на Кавказ. Служба на «белом» фронте окончилась тифом: свалившись с болезнью, Михаил Афанасьевич не смог отступить вместе с армией. На ноги встал он уже при другой власти – бывший белогвардеец среди «красных». Никто его не выдал, но от врачебной практики пришлось отказаться. В Москву Булгаков приехал уже писателем. Но и здесь не всё шло гладко: долгое время его не печатали, пьесы снимали… Сам же Булгаков всерьёз размышлял над тем, правильный ли выбор он сделал – ушёл от полезной для людей профессии в литературу.

Медицина и мысли о переломных моментах истории, которым он стал свидетелем, вместе нашли путь в его произведения. Именно усилиями профессора Преображенского рождается «человек» Шариков, который затем устраивает пародию на революцию, – недвусмысленные размышления о том, какую ответственность несут мыслители за свои социальные эксперименты. Изобретатели и исследователи – в «Роковых яйцах», «Иване Васильевиче», даже Мастер – учёный. Множество врачей в автобиографических и личных рассказах. Да и мигрень Понтия Пилата так ярко вряд ли мог описать неврач.

– Булгаков писал о том, что знал и пережил, – рассуждает Елена Михайлова. – Будь он фрезеровщиком, писал бы, наверное, о заводах, но с неменьшей глубиной. Творческое воображение заставляло его искать смысл во всём, что с ним случалось и что он видел вокруг. Постоянные размышления об ответственности перед людьми и самим мирозданием тоже автобиографичные. Ведь врач отвечает за жизнь человека, а писатель – это тот же творец.

Не только лекари

Владимир Даль

К началу XX века в России уже ходила шутка, что больше всего писателей выпускают медицинские университеты. И заслуга в этом не только Булгакова и Чехова.

Богатым русским языком в том виде, в каком мы его знаем, мы тоже обязаны врачу – моряку и хирургу Владимиру Ивановичу Далю. Первые заметки к «Толковому словарю живого великорусского языка» делал ещё юным мичманом на флоте, записывал незнакомые ему слова, искал их значение. После службы Даль поступил на медицинский факультет Дерптского университета, где учился и дружил с будущим светилом медицины Николаем Пироговым. Говорили, что у Даля две правые руки – так ловко и быстро он оперировал. Военным врачом Даль прошёл Русско-турецкую войну, сталкивался не только с ранениями, но и с чумой и холерой. И даже здесь успевал пополнять свою тетрадь новыми словами…

Викентий Вересаев

Дерптский университет окончил и Викентий Викентьевич Вересаев. Говорил прямо: на врача учится для литературы. Писателю необходимо знать и понимать человека во всех его состояниях, а кто это знает лучше врача? Холера и служба на фронте выпали и на его долю. А работа доктором открыла глаза на многие общественные проблемы. «Записки врача» Вересаева недаром про­х­ладно встретили коллеги – в книге он много пишет и рассуждает о врачебной этике и её отсутствии, о врачебных ошибках, выступает ярым противником опытов на людях. А главное – призывает всех докторов к общественной работе. Работа и при жизни автора была переведена на многие языки, а в 70-е гг. XX в. и вовсе стала всемирно известной, ведь вопросы он поднимал для медицины вечные.

Станислав Лем

На врача учился и польский писатель Станислав Лем, при жизни ставший классиком научной фантастики. Родился во Львове, чудом избежал фашистского гетто. Учёба его пришлась на Вторую мировую войну, шла с перерывами, и диплом Лем получать отказался – опасался, он не захотел быть военным врачом. Медицина ушла, а вот интерес к наукам и философии остался. Именно ему принадлежат выдающиеся книги и художественные произведения, в которых предсказаны виртуальная реальность и искусственный интеллект. В его самом известном произведении в России, в повести «Солярис», повествование ведётся от лица доктора Криса Кельвина. Именно он может многое объяснить в поведении Разумного Океана. А чего не может, то в представлении читателя превращается в непознаваемое и страшное…

Артур Конан Дойл

Создатель Шерлока Холмса Артур Конан Дойл в лучших традициях Чехова в письмах писал: «Звание, которым я больше всего дорожу, – это доктор». Увлечённый науками и новыми открытиями, он постоянно экспериментировал, нередко испытывал на себе новые лекарства. «Методом дедукции» Холмс обязан осмотрам и диагностике пациентов Дойла, а свежеоткрытую дактилоскопию (опознавание преступников по отпечаткам пальцев) писатель включил в свои произведения даже раньше, чем её внедрили в английской полиции.

Василий Аксёнов

Для него медицина и вовсе стала защитой – на врача ему посоветовала учиться репрессированная в 1937 г. мать Евгения Гинзбург, «чтобы было больше шансов выжить, если его посадят».

Судимость родителей сказалась: из Казан­ского мединститута Аксёнова отчислили, служить на Балтийском флоте врачом не ­позволили.

Все свои мысли о советской власти Аксёнов перенёс в журналистику и творчество – и стал голосом целого поколения 60-х, зачитывавшегося журналом «Юность».

Многие произведения автора опубликовали уже после его эмиграции в США.

И разумеется, героями нередко были врачи.